Із тих ниточок, що струмляться між нами, любий,
від пучки до пучки, від серця до серця, від грудей до грудей,
я б гобелен нетривкий і прозорий зіткала,
щоб краси оголених тіл ніщо не ховало…
Когда хочется приложить
все огуречные шкурки мира к правому виску,
и не таким уж мучеником
кажется Иоанн Креститель,
когда радуешься сильному
и раздражаешься слабому ветерку –
это входит головная боль…
Його стоптані кеди, тендітна юнацька постава,
його очі зелені в тумані нескурених трав,
на зап’ястях ієрогліфи… Але не в них навіть справа…
Здригання хом’ячка,
коли часом
необачно дмухнеш на нього,
тримаючи на руках…
Я только вздрогнула: этот
Может меня приручить.
Наклонился — он что-то скажет…
От лица отхлынула кровь.
Пусть камнем надгробным ляжет
На жизни моей любовь.
Утро в карточный домик,
смеясь, превращает наш храм.
О мучительный стыд
за вечернее лишнее слово!
О тоска по утрам!
Всклячь по кульгавинкам,
зажав былинку жёлтыми резцами,
несётся кобылица,
вагонной вторя околесице.
З усмішкою діви Марії,
з волоссям, рожевим, як цвіт.
І ось я торкаюся шкіри, Лоретто.
Такої гарячої шкіри твоєї дитячої шиї.
І я вже не бачу причини
на те, щоби клясти цей світ…
Когда мы выгорим, высохнем,
станем пустыми и ломкими, как тростник,
ты будешь врать мне, что я все еще красива.
А я буду верить, чёрт с ним.
Когда уголь станет золой,
иссякнет сангрия, остынет вишнёвый пирог,
мы сядем в саду и будем смотреть,
как вскрывают деревянный порог
легионы молодых клёнов…