Коли до губ твоїх лишається півподиху,
коли до губ твоїх лишається півкроку —
зіниці твої виткані із подиву,
в очах у тебе синьо і широко.
А она – здесь,
здесь,
здесь,
в сердце моём
тёплым живёт птенцом,
в жилах моих…
Другая жизнь, вторая я.
Ваш мир мне видится иначе.
Вторая я – у вас своя,
а первая в нем горько плачет.
О, Дышащая Жизнь,*
Имя Твоё сияет повсюду!
Высвободи пространство,
І все, що я можу насправді для тебе зробити, —
Кохати тебе, як пред Богом і морем:
НЕ рушачи кіл!
Из всех смертей, от всех земных насилий,
двумя подошвами, сведенными в одну,
мы были — этим бешенством, мы — были
сырой сиренью, прыгнувшей — в весну…
Мы жили – мир да покой,
Меры не ведая, все время ребро к ребру.
Мы были немного Им и чуть-чуть мной,
Он называл меня женой
И обнимал, когда замерзал к утру
Гамак у зимовому парку
посеред Європи.
Я лежу
така спрагла за нештучністю,
за знятими окулярами…
Гордість, упередження, вроджені вади,
Віра, ворожба, безпритульність, безмежжя…
Зустріч біля церкви в пустелі Невада:
Двійко незнайомців – ні більше, ні менше.
Один, в рождественскую ночь, скулит
и ежится волчонок желтоглазый.
В седом лесу лиловый свет разлит,
на пухлых елочках алмазы…
Мой неубиенный, израненный,тонкий,
блокадный, трофейный, живой…
Любовь эта, словно громоздкая конка,
по мостовой…
Руки ловца пахнут рыбьим отчаяньем.
хлебом и куревом терпко-привычно,
соком травы и касанием чаек,
плачем реки, на сетях его высохшим.
I have died to myself
and I live for you.
I’ve disappeared from myself
and my attributes,
I am present only for you…
О, женщина, дитя, привыкшее играть
И взором нежных глаз, и лаской поцелуя,
Я должен бы тебя всем сердцем презирать…
Я вывел бы ее закон, ее начало,
И повторял ее имен инициалы.
Я б разбивал стихи, как сад.
Всей дрожью жилок…
А ты меня помнишь, дорога до Бронниц?
И нос твой, напудренный утренним пончиком?
В ночном самолете отстегнуты помочи-
Вы, кресла, нас помните?