Так пусть же будет…

Из всех смертей, от всех земных насилий,
двумя подошвами, сведенными в одну,
мы были — этим бешенством, мы — были
сырой сиренью, прыгнувшей — в весну…

Завидна мне извечная привычка…

Храни меня, прищур неумолимый,
в сохранности от всех благополучий,
но обойди твоей опекой жгучей
двух девочек, замаранных малиной.

Ещё смеются, рыщут в листьях ягод
и вдруг, как я, глядят с такой же грустью…

Дети уходят из города…

Дети уходят из города
к чертовой матери.
Дети уходят из города каждый март.
Бросив дома с компьютерами, кроватями,
в ранцы закинув Диккенсов и Дюма…

Это лето

Ну вот и умер еще один человек,
любивший меня.
И вроде бы сердце в крови,
но выйдешь из дома за хлебом,
а там — длинноногие дети…

Червоний

У Френка було багато червоного, інколи могло здатися, що якось забагато як для чоловіка: стіни у вітальній, автівка, рушники, сантехніка, домашні тапочки, рамка для світлин у кабінеті, сорочки, деяка білизна, батареї. Коли Елен приходила до Френка, цей колір насичував її…

Послание к юноше

Мечтая о надежности семьи,
Забыв о детских бреднях, юных сплетнях,
Любимейшие девушки мои
Выходят замуж за сорокалетних…

… або двадцять років потому

Коли я стану матір’ю, а ти досить солідним,
Попри пивний живіт, попри мій целюліт,
Ми кохатимемося так само нестримно,
як в вісімнадцять літ…

Малюкам

Здригання хом’ячка,
коли часом
необачно дмухнеш на нього,
тримаючи на руках…

ты только представь…

Когда мы выгорим, высохнем,
станем пустыми и ломкими, как тростник,
ты будешь врать мне, что я все еще красива.
А я буду верить, чёрт с ним.
Когда уголь станет золой,
иссякнет сангрия, остынет вишнёвый пирог,
мы сядем в саду и будем смотреть,
как вскрывают деревянный порог
легионы молодых клёнов…

Поразгонять бы…

подобрать бы

дряхлую кошку,
лечить раны бы

вновь подорожником,
верить в чудо немножко…