«А он…»
Я ждала его вот уже целый треклятый час.
И уже целый час меня крепко крыло и ёжило.
Я сидела на стуле и слушала, как мой каркас
в смерче минут всё сильнее ломало-корёжило.
Бармен хмурился, тёр стаканы… Тлел лаки страйк
в моих пальцах над третьей чашкой кенийского… Блюз
переполнил колонки и медленно полз через край…
Подмяв под себя, мне на плечи свалился груз:
я сидела на стуле, тщетно пытаясь встать.
Встать и выйти, забиться в такси и на заднем рыдать.
Я знала, таких, как я, он ест на обед.
По таким, как я, он ходит в больших сапожищах.
Я знала и всё же совсем не ждала в ответ
на нежность – таких представлений и оперетт…
Стремительно, больно, как финка из голенища.
Слёзы чертят взлётные дуги, одну за другой,
и срываются в чёрное небо чашки… Стараюсь
кое-как сохранить то, что еще осталось
от макияжа, от куража, от меня самой…
Официантки сочувственно сверлят дыру
в моём затылке… О мой бесподобный талант
вызывать к себе жалость! Если такой расклад,
что же, Господи, с ними будет, когда я умру?
«За счёт заведения», – бармен всучил мне десерт.
Видать, я безмерно убога в своём страшном горе.
Видать, в самом деле пора бы нажать на ресет:
ехать домой, отрепарить себя, отресторить.
Он не придёт. Бессмысленно с этим спорить.
Что ему твои травмы, и тромбы, и битый хребет…
Сопротивляюсь с рьяностью дохлой селёдки
желанию обрыдаться, упав на стол…
Бармен, милый, налей-ка мне, глупой, водки
я сегодня сбежала с работы, порвала колготки,
отменила все встречи, а он… а он не пришёл.