и всё гляжу через залив
в твои глаза цвета тёмного дуба, всё гляжу в морскую даль: вот она,
наложница берега, пафосная любовница
Твой стол завaлен всем подряд.
Долой тетради и блокноты.
B окошке звезды догорят,
A кот не справится c зевотой…
Мы там женаты, венчаны, мы те
двуспинные чудовища, и дети
лишь оправданье нашей наготе.
В какую-нибудь будущую ночь
ты вновь придешь усталая, худая…
Вот, стою перед дверью твоею,
Не дано мне иного пути,
Хоть и знаю, что не посмею
Никогда в эту дверь войти.
…прощай, любить не обязуйся.
С ума схожу. Иль восхожу
к высокой степени безумства.
Как ты любил? – ты пригубил…
Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь
Мне плечи и грудь в меха.
Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне,
как не сказано ниже, по крайней мере,
я взбиваю подушку мычащим “ты”…
Четверть века назад
ты питала пристрастье к люля и к финикам,
рисовала тушью в блокноте, немножко пела…
Ты пахнешь жизнью, сном,
Любовью и огнем
И радостью случайной
Необычайных грез.
Симон, какая тайна
В лесах твоих волос?
Смычок все понял, он затих,
А в скрипке эхо все держалось…
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.
Но человек не погасил
До утра свеч… И струны пели…
Лишь солнце их нашло без сил
На черном бархате постели.
Ну вот и умер еще один человек,
любивший меня.
И вроде бы сердце в крови,
но выйдешь из дома за хлебом,
а там — длинноногие дети…
… из тьмы и холода, где было мне суждено
уцелеть, а другие — может быть с большим даром, сильнее меня — погибли…
Пока ты там, покорна своим страстям,
летаешь между Орсе и Прадо, —
я, можно сказать, собрал тебя по частям.
Звучит ужасно, но это правда.
жить в маленькой стране среди песков и сосен,
бегоний и касмей, и ставен голубых,
здесь волны зелены, а воздух синь и сочен,
и прошлое бледней…
это дерево называют гинкго билоба,
каждый лист на нем перепонкой дрожит резной,
я смотрю на тебя всем телом, куда там в оба,
как, быть может, смотрел еще в мезозой…
когда тебе будет тридцать
я буду спать в каком-нибудь парке
безумно пьяный и безумно счастливый
облепленный замерзшими голубями
как собственный памятник
далеко нерукотворный, но работы
двух лучших мастеров во всем мире
я буду спать… если все еще буду
когда тебе стукнет тридцать
… Мы лежали с тобой однажды — в долгих сумерках на кровати,
и я не мог отвести взгляда от долго гаснущего окна,
(на тебе было белое платье, обыкновенное летнее платье):
и ты сказала…
Помню, стою высматриваю
дельфиненка на берегу,
думаю, лягу рядом,
когда найду.
Плясала женщина, смеялась Жизнь!
И телом ее правила Любовь –
Огромная для маленького тела,
И бледное лицо ее летело
от нас, от нас – и возвращалось вновь…
Мечтая о надежности семьи,
Забыв о детских бреднях, юных сплетнях,
Любимейшие девушки мои
Выходят замуж за сорокалетних…
расскажи моему пятилетнему сыну
как мякиш в пальцах превращается в глину
что любое слово может стоять в начале
что родились мы не одинокими но одичали
что и сам не знаешь как обратиться к богу
Лепет, трепет, колыханье,
Пляска легкого огня,
Ангел мой, мое дыханье, —
Как ты будешь без меня?
Как-то там, без оболочки,
На ветру твоих высот,
Где листок укрылся в почке,
Да и та едва спасет?
Теперь он Бомбой ее не звал,
Не корчил, как в детстве, рожи,
А тетей Химией величал,
И тетей Колбою тоже.
Она же, гневом своим полна,
Привычкам не изменяла:
И так же сердилась:- У, Сатана! –
И так же его презирала…
Друг друга мы любили так,
что весь предгрозием набряк
чуть закачавшийся ивняк,
где раскачался соловей
и расточался из ветвей,
поймав грозинки язычком…
Но, поднявши руку сухую,
Он слегка потрогал цветы:
“Расскажи, как тебя целуют,
Расскажи, как целуешь ты”.
И глаза, глядевшие тускло,
Не сводил с моего кольца.
Ни одни не двинулся мускул
Просветленно-злого лица…
… Из камней Шумера, из пустыни
Аравийской, из какого круга
Памяти – в сиянии гордыни
Горло мне захлестываешь туго?
Я не знаю, где твоя держава,
И не знаю, как сложить заклятье,
Чтобы снова потерять мне право
На твое дыханье, руки, платье.
Прошептал, мурлыча на гласные, и ослабляя боль
аспириновым шипением на согласные:
«Моя глупая, тревожная женщина…»
Только решение, от которого ноют пятые.
Дак восьмые, калеча десна, прорастают в мгновение –
такое вот оно мудрое, боже, боже,
решение, окольцованное, как пальчик, платиной…
Когда хочется приложить
все огуречные шкурки мира к правому виску,
и не таким уж мучеником
кажется Иоанн Креститель,
когда радуешься сильному
и раздражаешься слабому ветерку –
это входит головная боль…
Я только вздрогнула: этот
Может меня приручить.
Наклонился — он что-то скажет…
От лица отхлынула кровь.
Пусть камнем надгробным ляжет
На жизни моей любовь.
Утро в карточный домик,
смеясь, превращает наш храм.
О мучительный стыд
за вечернее лишнее слово!
О тоска по утрам!
Всклячь по кульгавинкам,
зажав былинку жёлтыми резцами,
несётся кобылица,
вагонной вторя околесице.
Когда мы выгорим, высохнем,
станем пустыми и ломкими, как тростник,
ты будешь врать мне, что я все еще красива.
А я буду верить, чёрт с ним.
Когда уголь станет золой,
иссякнет сангрия, остынет вишнёвый пирог,
мы сядем в саду и будем смотреть,
как вскрывают деревянный порог
легионы молодых клёнов…
Я ждала его вот уже целый треклятый час.
И уже целый час меня крепко крыло и ёжило.
Я сидела на стуле и слушала, как мой каркас
в смерче минут всё сильнее ломало-корёжило…
…Не знаешь, как, усталая,
Я не решалась лечь…
Махровою маргариткой
быть сжатой в твоих руках,
Забыв, что такое обида,
забыв, что такое страх.
Забыв, насколько ты можешь
чужим становиться – жутко!
Но я никогда не забуду.
На то я и незабудка.
Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Там, на севере, девушка тоже,
На тебя она страшно похожа,
Может, думает обо мне…
Я спросил сегодня у менялы,
Что дает за полтумана по рублю,
Как сказать мне для прекрасной Лалы
По-персидски нежное «люблю»?
Ночью хочется звон свой
спрятать в мягкое,
в женское…
Вашу мысль,
мечтающую на размягченном мозгу,
как выжиревший лакей на засаленной кушетке,
буду дразнить об окровавленный сердца лоскут:
досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий…
В маленьком ресторанчике, где терпко от запаха моря,
Звучит итальянская песня – о чём-то поют двое.
Плиты от солнца горячие – даже сквозь босоножки…
Эти маленькие боги – ветреники. Ветреники, не распутники.
Эти маленькие боги умеют заставить смеяться меня.
Эти маленькие боги – брызжущие…
подобрать бы
дряхлую кошку,
лечить раны бы
вновь подорожником,
верить в чудо немножко…
…мы целуем друг друга так, словно во рту у нас множество цветов или рыб, и живое движение жизни, и ее неведомый аромат…/ we kiss with mouths full of flowers or fish, of living movements, of dark fragrance…
Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот…
Я сбежала, перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот…
Не тебе, в снега и в тиф
шедшей этими ногами,
здесь на ласки выдать их
в ужины с нефтяниками…
Если бы я был
маленький,
как океан,-
на цыпочки волн встал…
…тяжкая гиря ведь -
висит на тебе,
куда ни бежала б.
Дай в последнем крике выреветь
горечь обиженных жалоб…
Я не умею быть модной, я не умею быть ловкой, я не умею быть самой-самой…
Только самой собой.
Как же я буду жить, такая неумеха и недотепа?
я всегда хотел ходить в фетровой шляпе
но я родился в 80-х
вырос в 90-е
живу в 21-ом веке
я знать не знаю как выглядит фетровая шляпа