Пабло Пикассо сказал однажды:”Бог- прежде всего художник. Он придумал жирафу, слона, муравья. И, надо сказать, Он никогда не старался следовать одному стилю…
Как живется вам с товаром
Рыночным? Оброк – крутой?
После мраморов Каррары
Как живется вам с трухой
гипсовой?
И когда с другим по переулку
Ты пройдешь, болтая про любовь,
Может быть, я выйду на прогулку,
И с тобою встретимся мы вновь.
спасибо, спасибо, я знала ещё вначале,
что уже ни к кому не будет такой печали,
такой немоты, усталости и улыбки,
такой ослепительной музыки, начинающейся со скрипки
решишься – знай: душа одноэтажна,
и окна до полу, и мебели почти
что нет.
Stop. Breathe.
Know it’s their pain, not yours.
Know they are dreaming the only dream they can dream until they wake up.
Know that they don’t know you, only their phantasy.
Perhaps they find it hard to love themselves…
- Человек человеку бред, темнота и ад, -
он сказал, – оглянись вокруг, если мне не веришь.
- Нет, – кричу, – человек человеку – сад!
Человек человеку кит, океан и берег!
Самое главное в жизни, все загадки её – хотите, я высыплю вам сейчас? Не гонитесь за призрачным – за имуществом, за званиями: это наживается нервами десятилетий, а конфискуется в одну ночь.
Есть у меня потайная коробка.
В этой коробке не марки, не блёстки,
Не лоскутки, не открытки, не пробки…
Woher nur solche Zärtlichkeit?
Und was mit ihr tun, du Junge
Und Schelm…
Il me plait que vous ne soyez pas épris de moi,
Il me plait que je ne sois pas éprise de vous,
Que jamais le lourd globe terrestre,
Ne s’effacera de dessous nos pieds…
Не слишком сердитесь на родителей, помните, что они были вами и вы будете ими. Кроме того, для вас они — родители, для самих себя — я.
Как по улицам Киева-Вия
Ищет мужа не знаю чья жинка,
И на щеки ее восковые
Ни одна не скатилась слезинка.
А может, не было войны,
И мир ее себе придумал?
…Но почему же старики
Так плачут в мае от тоски? -
Однажды ночью я подумал.
прочерки в сердце, малиновый сполох клеста,
сонное царство, где дворник пелевин метлою
три непослушных, три жёлтых гоняет листа…
Если бы кто-то меня спросил,
Как я чую присутствие высших сил —
Дрожь в хребте, мурашки по шее,
Слабость рук, подгибанье ног…
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Он приплыл со мной с того берега,
заблудившись в лодке моей.
Не берут его в муравейники.
С того берега муравей.
Изнемогают, хотят машины.
Невыносимо,
невыносимо
лицом в сиденьях, пропахших псиной!
Невыносимо,
когда насильно,
а добровольно — невыносимей!
Всадник замер, замер всадник реке стало тесно в русле
Кромки-грани, я люблю не нуждаясь в ответном чувстве.
Знаешь, Алиса… Я по тебе скучаю.
Письма пишу. Ответа не получаю.
Чаю не пью – ну да, он остался чаем,
только его не хочется. Даже чай.
Среди черного дыма войны
проступали под пенье кукушек
голубые глаза тишины
со зрачками нацеленных пушек.
И плоть взорвется – крокусы, нарциссы,
тюльпаны, остроносые, как крысы,
полезут из смирительных рубах…
Ко мне несется маленькая Оля с истошным криком: «Деда-а-а, погоди-и…»
И я гожу, я все еще гожу, и, кажется, стерплю любую муку,
Пока ту крохотную руку в своей измученной руке еще держу.
Любая женщина – как свежая могила:
из снов, из родственников,
сладкого, детей…
Прости её. Она тебя любила.
А ты кормил – здоровых лебедей.
Нет, план отличный, я знаю – ты не умрешь,
Но обо мне ты подумал, ну хоть немного?
Я согрешу, я, считай, приумножу ложь,
Чтоб доказать кому-то, что ты был Богом?
Глаша шарится по подвалам, в плетеном кошике тащит домой котят.
Знакомые спишут на старость, соседи поскалятся и простят.
У Глаши в мобильном сплошь номера приютов, ветеринарок, таких же Глаш…
так я же вроде лечу, говорю, плюясь травой,
я же вроде летел, говорю, летел, отпусти,
устал, говорю, отпусти, я устал, а он опять
поднимает над головой, а я устал,
подкидывает, я устал, а он понять
не может…
… я меньшился от этого величия.
ушла она под угасавший смех
больной толпы. а я стоял и мялся
ведь эту женщину любил я…
За всю мою безудержную нежность
И слишком гордый вид,
За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру…
Носа моя, носа,
Я научусь плакать
Тихо и безголосо.
Разделили люди землю,
провели по ней черту.
Возле той черты не дремлют:
мы – по эту, вы – по ту.
Первая в жажде, первая в поиске,
Вечная или случайная?
Как разрезы, траншеи легли,
И воронки – как раны зияют.
Обнаженные нервы Земли
Неземное страдание знают.
Забыв квартиры розовой уют,
Низая в бисер колокольчики трамвая,
Идешь, незабываемые…
И еще набухнут почки,
Брызнет зелени побег,
Но разбит твой позвоночник,
Мой прекрасный жалкий век.
В этот вечер парижский, взволнованно-синий,
Чтобы встречи дождаться и время убить,
От витрины к витрине, в большом магазине
Помодней, подешевле, получше купить.
Из одного сплошного «нет»,
Как океанская вода
Разлилось мировое «ДА!»
О, тот чреватый миром
Ноль…
Перед ним на постели, во сне безмятежно дыша,
Молодая жена прижимала к груди малыша.
“Кто они – порождения майи?” – спросил человек.
– А это что?
– А это мавзолей. И в нем покойник, нюхающий клей. Зеленый, распадается на части, но, между прочим, все еще у власти.
– А это что такое?
– Это Храм Спасителя, где, выкушав сто грамм, возвышенно беседует светлейший с иконами и кающейся гейшей. Под…
…чтобы тень от сосны,
щекоча нас, перемещалась,
холодящая словно шалость,
вдоль спины, до мизинца ступни,
тишины…
…как ты убивал за бивень, как ты убивал бивнем.
Как превосходен ливень, и как ты был ливнем…
За серебряным Прутом ревел сумрак вечерний.
Золотые улыбки, золотые погоны,
Наполняли бульвары, наполняли цукерни.
В Тернополе, на солнечном бульваре,
Где молодежь гуляет в галифе,
Где гимназистки ходят пара в паре –
Есть ресторан австрийский и кафе.
побудь с яблоком, с его зёрнами,
жемчужной мякотью, алым боком, –
а не дискутируя с иллюзорными
оппонентами о глубоком.
Она надевает чулки, и наступает осень;
сплошной капроновый дождь вокруг.
И чем больше асфальт вне себя от оспин,
тем юбка длинней и острей каблук…
И вот малина, а, вернее, вкус!
Ты – гол, мир – глина, мягок и податлив.
Целует землю синий Иисус,
Набитый у кого-то на лопатке.
Уходящие в прозу снимают одежды шутов,
Колокольчики рифм, колпаки гениальных жидов,
О, великий исход, из бумагомарак,
Из космической комы…
я думаю о тебе, я надеюсь, ты думаешь обо мне
это у нас родные в той и в этой стране
это у нас друзья на этой и на той стороне…