Мы жили – мир да покой,
Меры не ведая, все время ребро к ребру.
Мы были немного Им и чуть-чуть мной,
Он называл меня женой
И обнимал, когда замерзал к утру

Гамак у зимовому парку
посеред Європи.
Я лежу
така спрагла за нештучністю,
за знятими окулярами…

Гордість, упередження, вроджені вади,
Віра, ворожба, безпритульність, безмежжя…
Зустріч біля церкви в пустелі Невада:
Двійко незнайомців – ні більше, ні менше.

Один, в рождественскую ночь, скулит
и ежится волчонок желтоглазый.
В седом лесу лиловый свет разлит,
на пухлых елочках алмазы…

Мой неубиенный, израненный,тонкий,
блокадный, трофейный, живой…
Любовь эта, словно громоздкая конка,
по мостовой…

Руки ловца пахнут рыбьим отчаяньем.
хлебом и куревом терпко-привычно,
соком травы и касанием чаек,
плачем реки, на сетях его высохшим.

I have died to myself
and I live for you.
I’ve disappeared from myself
and my attributes,
I am present only for you…

О, женщина, дитя, привыкшее играть
И взором нежных глаз, и лаской поцелуя,
Я должен бы тебя всем сердцем презирать…

Я вывел бы ее закон, ее начало,
И повторял ее имен инициалы.
Я б разбивал стихи, как сад.
Всей дрожью жилок…

А ты меня помнишь, дорога до Бронниц?
И нос твой, напудренный утренним пончиком?
В ночном самолете отстегнуты помочи-
Вы, кресла, нас помните?

За Верлена, невинного, как птицы,
За призму кристалла и тяжесть бронзы,
За полосы тигра…

…für Verlaine, unschuldig wie die Vögel,
für das kristallene Prisma und das Bronzegewicht,
für die Streifen des Tigers…

— Хорошо, — покорно я сказала, —
вот мое пальто и башмачки.
Статуя меня поцеловала,
Я взглянула в белые зрачки…

Лишь бульварный фонарь в это время цветущ,
На чугунных ветвях темноту освещая.
Это осень, мой друг! Это свежая чушь
Расползается, тщательно дни сокращая…

Магда спит, как младенец, улыбается во сне, не слышит.
Он целует её в плечо, идёт на кухню, щёлкает зажигалкой…

Храни меня, прищур неумолимый,
в сохранности от всех благополучий,
но обойди твоей опекой жгучей
двух девочек, замаранных малиной.

Ещё смеются, рыщут в листьях ягод
и вдруг, как я, глядят с такой же грустью…

…возле меня,
возле меня блеск глаз,
губ зов,
жизнь повторяет давний рассказ
с азов!

… foot doesn’t
yet know that it’s a foot — it
would like to be a
butterfly, or an
apple…

мрійливий П’єро так завзято шукає загублені поетичні рими
на перехресті її ніг, де квітнуть дикі троянди
в німому очікуванні на його поцілунок,
такий прохолодний і свіжий…
Пікова Дама губить солодкі зітхання

Солодка несправжність (живий подарунковий торт!)
Тих днів, переповнених солнцем, як чаша терпінням:
Як я сміюсь! – мов шампанське розбила об борт, –
І білим покосом лягає з-під борту піна.
Підносячи руки (а світло по ліктях стіка…)

Ich weiß,
ich bin nicht der einzige sinnliche Mann,
und wenn du
auf einen von ihnen stößt,
zögere nicht,
greife zu

I want
to do with you what spring does with the cherry trees.

In Dir zärtlich zu Dir sein
Dich küssen von außen
und Dich streicheln von innen
so und so und auch anders

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И все — равно, и все — едино.
Но если по дороге — куст
Встает, особенно — рябина…

Дети уходят из города
к чертовой матери.
Дети уходят из города каждый март.
Бросив дома с компьютерами, кроватями,
в ранцы закинув Диккенсов и Дюма…

…розцвітають у темряві
самотніми
китайськими ліхтариками,
розвішаними знічев’я
на похиленій сакурі
київського світанку.

…казалось предметы
как зачарованные
смотрели сейчас на нее
“любуйтесь пока я в форме”
вышла она из халата
и накинула нежный голубоватый лоскут…

мы плавали словно рыбы
лишенные чешуи
чувствительные как поцелуи
плавленые сыры
помнишь они были маленькие
дети наши- мурашки
бегали между нами
ветреные возбужденные
углубляясь в те зоны
которые я бросила контролировать…

А я – как посмотреть, полная идиотка
или не жалеющая себя глупышка –
все еще позволяю себе обмануться,
чаще всего из-за волос и походки…

Господи мой, Боже,
Зеленоглазый мой,
Пока Земля еще
веpтится
И это ей стpанно
самой,
Пока ей еще хватает
Вpемени и огня…

Если губы твои я знаю только по голосу,
груди – только по зелёному и оранжевому цвету блузок,
то чем же мне хвастаться…

Он до старости хохотал над ее рассказами; он любил ее.
Все его слова обладали для миссис Корстон волшебной силою.
И теперь она думает, что приходит проведать милую
Его тучная обаятельная душа…

Розы уткнулись в вазу
они держались достойно
стройная ножки на зависть
на длинных шеях бутоны
ими еще любовались
рядом благоухал воздух
ароматами и комплиментами
казалось что праздник
не кончится…

…It is not for nothing he came in such a disguise.
This dear little naked mendicant pretends to be utterly
helpless, so that he may beg for mother’s wealth of love…

Можливо не з першого прочитання,
але згодом
деякі рядки чеканиш, як стерва,
як собака, що зірвалася з ланцюга,
деякі шепочеш,
немов просиш пробачення у берези
за сік, обіймаєш інтонацією.
Інші майже цілком ковтаєш,
пручаючись сама собі;
закидаєш назад голову.

Без шкарпеток мені дозволяли гладити босими ногами Пушка, великого лінивого котище, який був таким неймовірним на дотик, що і не передати – найніжніше зі всього на світі, найм’якше, найбентежніше і най-най-най…

My life,
Caught in the stubble of the world
Like a tender veil –
This stays me.
No strange move can I make
Without noise of tearing
I dare not.

The night is black and the forest has no end;
a million people thread it in a million ways.
We have trysts to keep in the darkness,
but where or with whom-
of that we are unaware.

Но недавно мой товарищ, друг хороший,
Он беду мою искусством поборол, -
Он скопировал тебя с груди у Леши
И на грудь мою твой профиль наколол.

и всё гляжу через залив
в твои глаза цвета тёмного дуба, всё гляжу в морскую даль: вот она,
наложница берега, пафосная любовница

Твой стол завaлен всем подряд.
Долой тетради и блокноты.
B окошке звезды догорят,
A кот не справится c зевотой…

Stop all the clocks, cut off the telephone.
Prevent the dog from barking with a juicy bone,
Silence the pianos and with muffled drum
Bring out the coffin, let the mourners come.

Let aeroplanes circle moaning overhead
Scribbling in the sky the message He is Dead,

Мы там женаты, венчаны, мы те
двуспинные чудовища, и дети
лишь оправданье нашей наготе.
В какую-нибудь будущую ночь
ты вновь придешь усталая, худая…

Вот, стою перед дверью твоею,
Не дано мне иного пути,
Хоть и знаю, что не посмею
Никогда в эту дверь войти.

теплі
округлі
форми
мила
ти
шоколад
я люблю
екстрачорний

…прощай, любить не обязуйся.
С ума схожу. Иль восхожу
к высокой степени безумства.
Как ты любил? – ты пригубил…

Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь
Мне плечи и грудь в меха.

Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне,
как не сказано ниже, по крайней мере,
я взбиваю подушку мычащим “ты”…

Четверть века назад
ты питала пристрастье к люля и к финикам,
рисовала тушью в блокноте, немножко пела…

Ты пахнешь жизнью, сном,
Любовью и огнем
И радостью случайной
Необычайных грез.

Симон, какая тайна
В лесах твоих волос?

Смычок все понял, он затих,
А в скрипке эхо все держалось…
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.

Но человек не погасил
До утра свеч… И струны пели…
Лишь солнце их нашло без сил
На черном бархате постели.