Как по улицам Киева-Вия
Ищет мужа не знаю чья жинка,
И на щеки ее восковые
Ни одна не скатилась слезинка.

А может, не было войны,
И мир ее себе придумал?
…Но почему же старики
Так плачут в мае от тоски? -
Однажды ночью я подумал.

прочерки в сердце, малиновый сполох клеста,
сонное царство, где дворник пелевин метлою
три непослушных, три жёлтых гоняет листа…

Если бы кто-то меня спросил,
Как я чую присутствие высших сил —
Дрожь в хребте, мурашки по шее,
Слабость рук, подгибанье ног…

Через сто тисяч років робот-антрополог
зніме культурний прошарок, знайде хмиз,
під ним «секретик» з уламку скляного
і вицвілого фантику Love is.

(ходи вели в сади де повно пав
і павичів у писі марнославній)
достиглі сни зібрали та останній
дванадцятий опівночі пропав

Ти ходиш по ній –
вона зеленіє СОБІ.
Твої стопи чудові,
і у трави життя.

Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…

Он приплыл со мной с того берега,
заблудившись в лодке моей.
Не берут его в муравейники.
С того берега муравей.

Show me how to love more deeply than I ever thought possible.
Whatever I am still turning away from, keep shoving in my face.
Whatever I am still at war with, help me soften towards, relax into, fully embrace.
Where my heart is still closed, show me a way to open it without violence.

Изнемогают, хотят машины.
Невыносимо,
невыносимо
лицом в сиденьях, пропахших псиной!
Невыносимо,
когда насильно,
а добровольно — невыносимей!

Всадник замер, замер всадник реке стало тесно в русле
Кромки-грани, я люблю не нуждаясь в ответном чувстве.

Знаешь, Алиса… Я по тебе скучаю.
Письма пишу. Ответа не получаю.
Чаю не пью – ну да, он остался чаем,
только его не хочется. Даже чай.

Среди черного дыма войны
проступали под пенье кукушек
голубые глаза тишины
со зрачками нацеленных пушек.

И плоть взорвется – крокусы, нарциссы,
тюльпаны, остроносые, как крысы,
полезут из смирительных рубах…

Ні,
милий,
не життя минає. Ми минаємо неминуче –
як водогін зіпсований – спершу крапає, а потім – цівочкою тече…

Ко мне несется маленькая Оля с истошным криком: «Деда-а-а, погоди-и…»
И я гожу, я все еще гожу, и, кажется, стерплю любую муку,
Пока ту крохотную руку в своей измученной руке еще держу.

Und alle drei, Greis, Knabe und Student
Erschaffen aus dem Maya-Schaum der Welten
Zaubrische Träume, die an sich nichts gelten,
In welchen aber lächelnd sich erkennt
Das ewige Licht, und freudiger entbrennt.

Любая женщина – как свежая могила:
из снов, из родственников,
сладкого, детей…
Прости её. Она тебя любила.
А ты кормил – здоровых лебедей.

Нет, план отличный, я знаю – ты не умрешь,
Но обо мне ты подумал, ну хоть немного?
Я согрешу, я, считай, приумножу ложь,
Чтоб доказать кому-то, что ты был Богом?

Глаша шарится по подвалам, в плетеном кошике тащит домой котят.
Знакомые спишут на старость, соседи поскалятся и простят.
У Глаши в мобильном сплошь номера приютов, ветеринарок, таких же Глаш…

так я же вроде лечу, говорю, плюясь травой,
я же вроде летел, говорю, летел, отпусти,
устал, говорю, отпусти, я устал, а он опять
поднимает над головой, а я устал,
подкидывает, я устал, а он понять
не может…

… я меньшился от этого величия.
ушла она под угасавший смех
больной толпы. а я стоял и мялся
ведь эту женщину любил я…

Кохай, рибо, кохай,
хай безнадійно, хай,
хай без жодних надій –
радій, рибо, радій.

Повісь у кімнаті її кароокий портрет.
Провітри кімнату на тисячу років вперед.
Плиту запали від статичного струму долонь…

In der Fensterluken schmalen Ritzen
Klemmt der Morgen ſich die Fingerspitzen.
Kann von meinem Mädchen mich nicht trennen,
Muß mit tauſend Schmeichelnamen sie benennen.

За всю мою безудержную нежность
И слишком гордый вид,
За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру…

Leg deinen Schatten auf die Sonnenuhren,
und auf den Fluren lass die Winde los.
Befiehl den letzten Früchten, voll zu sein…

wir lieben einander wie Mohn und Gedächtnis,
wir schlafen wie Wein in den Muscheln,
wie das Meer im Blutstrahl des Mondes.

на листя опале,
Де сяє повітря, як сиві опали,
Ми станем з тобою, як олень і ланя…

Носа моя, носа,
Я научусь плакать
Тихо и безголосо.

своїми змійками-щупальцями
блукає
в твоєму тілі…
язичками-сензорами
вповзає
тобі під шкіру…

…І дерева стають твоїм домом, як дупла і нори.
І ти осягаєш, як це затишно – без стін.
І дерева, як діти…

Разделили люди землю,
провели по ней черту.
Возле той черты не дремлют:
мы – по эту, вы – по ту.

Первая в жажде, первая в поиске,
Вечная или случайная?

Как разрезы, траншеи легли,
И воронки – как раны зияют.
Обнаженные нервы Земли
Неземное страдание знают.

Забыв квартиры розовой уют,
Низая в бисер колокольчики трамвая,
Идешь, незабываемые…

И еще набухнут почки,
Брызнет зелени побег,
Но разбит твой позвоночник,
Мой прекрасный жалкий век.

В этот вечер парижский, взволнованно-синий,
Чтобы встречи дождаться и время убить,
От витрины к витрине, в большом магазине
Помодней, подешевле, получше купить.

Знаєш, вересень.. пальці мерзнуть… до губ тулю..
Моїй шкірі твоєї сниться м’який велюр…
Це так дивно – не бути разом.

Из одного сплошного «нет»,
Как океанская вода
Разлилось мировое «ДА!»
О, тот чреватый миром
Ноль…

Перед ним на постели, во сне безмятежно дыша,
Молодая жена прижимала к груди малыша.
“Кто они – порождения майи?” – спросил человек.

– А это что?
– А это мавзолей. И в нем покойник, нюхающий клей. Зеленый, распадается на части, но, между прочим, все еще у власти.
– А это что такое?
– Это Храм Спасителя, где, выкушав сто грамм, возвышенно беседует светлейший с иконами и кающейся гейшей. Под…

…чтобы тень от сосны,
щекоча нас, перемещалась,
холодящая словно шалость,
вдоль спины, до мизинца ступни,
тишины…

После первого тяжелого вздоха, после первой мысли: «Ну все, можно перестать держать марку, я в безопасности», — человек начинает светиться, сиять.

…как ты убивал за бивень, как ты убивал бивнем.
Как превосходен ливень, и как ты был ливнем…

За серебряным Прутом ревел сумрак вечерний.
Золотые улыбки, золотые погоны,
Наполняли бульвары, наполняли цукерни.

В Тернополе, на солнечном бульваре,
Где молодежь гуляет в галифе,
Где гимназистки ходят пара в паре –
Есть ресторан австрийский и кафе.

побудь с яблоком, с его зёрнами,
жемчужной мякотью, алым боком, –
а не дискутируя с иллюзорными
оппонентами о глубоком.

Она надевает чулки, и наступает осень;
сплошной капроновый дождь вокруг.
И чем больше асфальт вне себя от оспин,
тем юбка длинней и острей каблук…