…тайный знак о том,
Что расцвете золотом
Я сперва тебя кормила,
А земля – уже потом.
Наш мир божественно прекрасен,
И завещал ему Творец –
Нет, не свободу, а согласье
Всех линий, красок и сердец.
Дождь медленно струился в тишине,
И тишина мне расплетала мысли,
Распутывала все узлы во мне…
…Проснуться вдруг по первому же звуку:
- Я здесь. Я – вот. Твори со мной что
хочешь.
Я – тетива натянутого лука.
Из-за гор – я не знаю, где горы те,
Он приехал на белом верблюде,
Он ходил в задыхавшемся городе -
И его там заметили люди.
Мальчик – лет десяти или без четверти десять –
играет в солдатики, в свой оловянный мир.
«Этого расстрелять, – командует он. – А этого повесить.
Потому что один лазутчик, а другой дезертир».
У світі, найбільш реальнім з усіх можливих, —
у такому самому Києві, тільки трохи інакшім
(всі знайомі кав’ярні — по другому боці вулиць,
рух екіпажів і авт тече в супротивну сторону), —
по хіднику, освітленім плямами листя,
Лариса Петрівна Косач-Мержинська котить…
Це слово — з задихань,
з притислих-к-грудям рук,
Це слово вище слів:
за ним — вже тільки стогін!..
Ми себе роздираємо до мозолів на руках,
Щоби тільки побачити: те, що всередині нас –
Це зачинений в клітку матерії сонячний птах…
No more can you die on sword or by years
than you can die on doorways
through which you walk, one room into another…
You will emerge, bloody, broken, bruised, but alive.
They will tell you you’re on a planet called Earth…
Sie redet, wie ein Blatt vom Baum zur Erde
schaukelt. Lacht, als suchten Stürme unter
allen Blättern das, worauf ein Gott sich
den Sinn des Suchens überhaupt notiert
und weggeworfen hat…
спасибо, спасибо, я знала ещё вначале,
что уже ни к кому не будет такой печали,
такой немоты, усталости и улыбки,
такой ослепительной музыки, начинающейся со скрипки
решишься – знай: душа одноэтажна,
и окна до полу, и мебели почти
что нет.
О, як же то нестерпно, пане-брате,
так без’оленно оленярювати —
ці роги, роги, роги!..
- Человек человеку бред, темнота и ад, -
он сказал, – оглянись вокруг, если мне не веришь.
- Нет, – кричу, – человек человеку – сад!
Человек человеку кит, океан и берег!
Якщо хочеш бути сміливим, дозволь собі просто вмерти.
Якщо хочеш бути здоровим, прийми свої біль і неміч.
Прийми свою темну ницість і сяючу…
А может, не было войны,
И мир ее себе придумал?
…Но почему же старики
Так плачут в мае от тоски? -
Однажды ночью я подумал.
прочерки в сердце, малиновый сполох клеста,
сонное царство, где дворник пелевин метлою
три непослушных, три жёлтых гоняет листа…
Если бы кто-то меня спросил,
Как я чую присутствие высших сил —
Дрожь в хребте, мурашки по шее,
Слабость рук, подгибанье ног…
Через сто тисяч років робот-антрополог
зніме культурний прошарок, знайде хмиз,
під ним «секретик» з уламку скляного
і вицвілого фантику Love is.
(ходи вели в сади де повно пав
і павичів у писі марнославній)
достиглі сни зібрали та останній
дванадцятий опівночі пропав
Ти ходиш по ній –
вона зеленіє СОБІ.
Твої стопи чудові,
і у трави життя.
Show me how to love more deeply than I ever thought possible.
Whatever I am still turning away from, keep shoving in my face.
Whatever I am still at war with, help me soften towards, relax into, fully embrace.
Where my heart is still closed, show me a way to open it without violence.
Знаешь, Алиса… Я по тебе скучаю.
Письма пишу. Ответа не получаю.
Чаю не пью – ну да, он остался чаем,
только его не хочется. Даже чай.
Среди черного дыма войны
проступали под пенье кукушек
голубые глаза тишины
со зрачками нацеленных пушек.
И плоть взорвется – крокусы, нарциссы,
тюльпаны, остроносые, как крысы,
полезут из смирительных рубах…
Ні,
милий,
не життя минає. Ми минаємо неминуче –
як водогін зіпсований – спершу крапає, а потім – цівочкою тече…
Ко мне несется маленькая Оля с истошным криком: «Деда-а-а, погоди-и…»
И я гожу, я все еще гожу, и, кажется, стерплю любую муку,
Пока ту крохотную руку в своей измученной руке еще держу.
Любая женщина – как свежая могила:
из снов, из родственников,
сладкого, детей…
Прости её. Она тебя любила.
А ты кормил – здоровых лебедей.
Нет, план отличный, я знаю – ты не умрешь,
Но обо мне ты подумал, ну хоть немного?
Я согрешу, я, считай, приумножу ложь,
Чтоб доказать кому-то, что ты был Богом?
Глаша шарится по подвалам, в плетеном кошике тащит домой котят.
Знакомые спишут на старость, соседи поскалятся и простят.
У Глаши в мобильном сплошь номера приютов, ветеринарок, таких же Глаш…
так я же вроде лечу, говорю, плюясь травой,
я же вроде летел, говорю, летел, отпусти,
устал, говорю, отпусти, я устал, а он опять
поднимает над головой, а я устал,
подкидывает, я устал, а он понять
не может…
… я меньшился от этого величия.
ушла она под угасавший смех
больной толпы. а я стоял и мялся
ведь эту женщину любил я…
Кохай, рибо, кохай,
хай безнадійно, хай,
хай без жодних надій –
радій, рибо, радій.
Повісь у кімнаті її кароокий портрет.
Провітри кімнату на тисячу років вперед.
Плиту запали від статичного струму долонь…
своїми змійками-щупальцями
блукає
в твоєму тілі…
язичками-сензорами
вповзає
тобі під шкіру…
Разделили люди землю,
провели по ней черту.
Возле той черты не дремлют:
мы – по эту, вы – по ту.
Первая в жажде, первая в поиске,
Вечная или случайная?
Забыв квартиры розовой уют,
Низая в бисер колокольчики трамвая,
Идешь, незабываемые…
Знаєш, вересень.. пальці мерзнуть… до губ тулю..
Моїй шкірі твоєї сниться м’який велюр…
Це так дивно – не бути разом.
Из одного сплошного «нет»,
Как океанская вода
Разлилось мировое «ДА!»
О, тот чреватый миром
Ноль…
– А это что?
– А это мавзолей. И в нем покойник, нюхающий клей. Зеленый, распадается на части, но, между прочим, все еще у власти.
– А это что такое?
– Это Храм Спасителя, где, выкушав сто грамм, возвышенно беседует светлейший с иконами и кающейся гейшей. Под…
побудь с яблоком, с его зёрнами,
жемчужной мякотью, алым боком, –
а не дискутируя с иллюзорными
оппонентами о глубоком.
И вот малина, а, вернее, вкус!
Ты – гол, мир – глина, мягок и податлив.
Целует землю синий Иисус,
Набитый у кого-то на лопатке.
Уходящие в прозу снимают одежды шутов,
Колокольчики рифм, колпаки гениальных жидов,
О, великий исход, из бумагомарак,
Из космической комы…
я думаю о тебе, я надеюсь, ты думаешь обо мне
это у нас родные в той и в этой стране
это у нас друзья на этой и на той стороне…
А ще ж треба жити… Жити, придумай, – як нам?!
Убрати бігборд з Кейт Мос в калинові китиці?
На Лаврській дзвіниці спить Кришталевий Янгол…
– більше війни не буде, – казала нам вчителька,
але кожен із вас, діти, мусить затямити:
у разі ядерного вибуху,
застосування зброї масового враження
чи іншого казусу
слід спускатися в бомбосховищe…